Пролог.

Их было девять. Вдевятером они пропахали пол континента, участвовали в двух военных кампаниях на островах Скурра и Балатро, совершали многомесячные зимние переходы по горам Ребеллиса и плоскогорью Аними.
Он были молодыми и дерзкими, никто из них не боялся смерти.
Их нередко нанимали за огромные деньги, и отряд с радостью и наслаждением выполнял любую, самую сложную и кровавую работу, не страшась последствий.
Они могли стать героями, но судьба посчитала иначе. Стальными нитями она плела свой узор, неотступно затягивая в него молодых смельчаков, дерзнувших бросить вызов всему Новеркалису, кровавому материку смерти, еще при рождении утонувшем в крови богов, создавших его.
После очередной кровавой переправы отряд не досчитался двух бойцов.

Это было ясным морозным утром, когда голубое небо чисто и открыто смотрит на людей, живущих под ним, неомраченное угрюмыми тучами и беззаботными облаками, счастливое от того, может вот так, свободно и радостно, пропускать к людям холодный солнечный свет, такой ясный, но неспособный никого согреть.
В то утро отряд, пробираясь через полосу заокраинных деревенек, встретил жестокое сопротивление селян, не желающих пускать чужаков на свою землю.
«Пробирайтесь лесом» - холодно ответили им на просьбу о ночлеге и захлопнули створы деревенских ворот прямо перед носами их коней.
А затем из-за стены полетели стрелы и бутыли с зажигательной смесью.
И только семерым удалось избежать гибельного огня, пустив лошадей в галоп, скрыться под покровом леса.
А через два дня проезжающий путник мог с горечью отметить, что от небедной и постепенно растущей деревеньки осталось одно пепелище.
Но тех двоих было уже не вернуть.
А вскоре взвился огонь над Курганом Василиска – так друзья скорбили о погибших,
Скорбное пламя вздымалось к небесам еще дважды.
Весной следующего года убийцы отравили еще одного из них, а, на пороге осени, когда отряд отправлялся в Фирмис, их проверенное зимнее убежище, покончил с собой невозмутимый и проверенный товарищ, главный весельчак их компании.
Он повесился в собственной портупее на старом, ссохшемся, посеревшем от многих сотен лет дубе.
В его сжатом кулаке нашли, написанную торопливо и лихорадочно, словно хозяин куда-то спешил или опаздывал, записку, которую впоследствии бросили в погребальный костер.
«Мы все умрем. Нет на этом свете прощения за грехи наши! » - таковы были последние слова, оставленные им в этой жизни, последний груз, который он не пожелал забрать с собой по ту сторону реки времени.
Судьба разметала их по всему Новеркалису, предоставила их самим себе и возвела между ними преграды, которым суждено было сбыться тогда, когда придет время. Время перемен на пути в никуда.

Добавлено (2006-07-16, 9:16 Pm)
---------------------------------------------
Единорог и Лев.

Сражались за корону
Единорог и Лев.
Лев гнал Единорога,
Весьма рассвирепев.

Часть I
Глубоко в небе.

Аслер пустил коня в галоп. На ходу поглубже в сумку спрятал гербовый щиток с изображением единорога. Если у него найдут эту небольшую серебряную накладку с вычеканным зверем на лицевой стороне, его уж точно забьют кольями или, того гляди, колесуют.
Но в этот раз все должно получиться гладко. Четыре письма уже доставлены адресатам, осталось одно. Теперь-то он точно отправится домой. Еще одно чертово письмо и – все. И больше никаких безумных скачек, погонь, облав и преследований! Он будет жить на берегу озера, в шикарном особняке, построенном на деньги… полученные за выполнение этого задания. Он вздохнул и направил коня в сторону лесной дороги.

Арридум медленно, но верно тонет в крови. Война разделила империю на два лагеря, брат пошел против брата, отец против сына, сумасшедшие проповедники и монахи заполонили улицы городов и сел, предвещая конец сущего - все смешалось в черную пелену, окутавшую людей, затмившую их разум и притупившую все чувства, кроме злобы на других и жажды наживы.

«Да-а, невеселое настало времечко, - думал Аслер, выезжая на опушку леса, - двадцать лет живу, никогда такого не видывал, чтоб люди вот так, ради забавы да безделушек всяких друг друга вырезали! Довелось же в такое время уродиться, что порой из дому боязно голову высунуть!»
Он неспеша двигался по опушке, то и дело оглядываясь вокруг, словно боясь, что его кто-то заметит.

Мощь молодой империи рушилась на глазах.
Две сотни лет назад, молодой полководец Аррид, покорив огромное количество мелких соседних княжеств, заявил о своей независимости от императора и, собрав вокруг себя огромные силы, взял столицу империи в осаду. Он предложил императору отдать ему империю, пока «кровь граждан твоих не затопила улицы моего будущего города». Император ответил отказом, и тогда верные Арриду солдаты открыли ворота, впустив войско в столицу. Как гласит предание, император был повешен, из его черепа Аррид сделал себе кубок, а кожей обтянул свой боевой щит. Поговаривают, что, содрав ее с трупа, он крикнул в толпу: «Пусть паршивая шкура служит благому делу!».
Как бы то ни было, за двести лет правления Аррида и его потомков империя разрослась почти втрое, возвысилась над остальными государствами, стала одним из крупнейших культурных центров континента.
Но империя живет, пока расширяются ее границы. Последний потомок Аррида, оказавшись слабым и безвольным человеком, практически отдал власть на съедение своим вассалам, позабыв о клятве и заветах, оставленных самим Арридом своим детям. Власть отошла к «единорогу» и «льву», графам Белласу и Тьюмору, расчетливым и жестоким тиранам, поделившим ее между собой и непрестанно сражающимися за долю соседа.
Мощь империи рушилась.
Она погрязла в нищете и беззаконии. Сжигались сады и библиотеки, закрывались школы и приходские училища. Монахи грозили эпидемией, а число убитых с каждым днем все росло…
Может, конец света уже наступил?

Аслер продирался вглубь леса, ведя под уздцы своего коня. Он успешно миновал все патрули, высланные отлавливать шпионов и беглых, скрывавшихся от правды закона, порою весьма лживой и прикрытой поганой идеологической моралью, проданной за грош скупердяям.
«Да когда ж ты, проклятый, кончишься-то, - ворчал он, раздвигая в стороны подлые ветви, то и дело норовившие попасть в глаз ему или его коню, - слава богу, комаров хоть нет, а то нашли бы меня тут заживо съеденным». Через несколько часов он наткнулся на едва заметную тропинку, ведущую как раз по направлению его движения, и он снова мог продолжать путь верхом.
«Господи, - не прекращал свои изливания самому себе Аслер, - когда же я доберусь до этой чертовой деревни, где живет этот головорез? Наверное, только тогда, когда изотру свою обувку и задницу до дыр? А-а, шельма! Проклятая мошкара, чтоб тебя!»
Продолжая воевать со всякой живностью, мешавшей ему спокойно путешествовать, он не заметил, как лес резко оборвался, и он оказался возле неглубокой речушки, живо текшей с Ребеллиса в долины.
Он и его конь с наслаждением опустили головы в холодную воду реки. Освежившись и напившись вдоволь, Аслер сел в тени шикарного дуба, прислонившись к его стволу, развернул свои скромные пожитки в надежде подкрепиться. Стоял жаркий полдень.
Солнце давило сверху своим беспощадным светом. Изнывая от жары, Аслер несколько раз окунулся в речушке ниже по течению и теперь принялся дремать у старого дуба.
Перевернувшись на спину, он спросил у своего коня:
- Вот скажи мне, коняка, долго еще мне так валандаться?
Конь ему, понятное дело, не ответил и, полный собственного достоинства, продолжал насыщаться зеленой травой.
Аслер кинул в него своим сапогом, но, к своему изумлению, промахнулся и, полный бессильной лени, уныло наблюдал, как сапог исчезает в плавном изгибе речушки.
Да, хороший был сапог.
- У-у, скотина! – Аслер хотел было запустить и второй сапог, но, помня печальную судьбу первого, со вздохом положил его рядом с собой. – Одни убытки с тобой, зверюга. Где я теперь второй такой найду? Молчишь? То-то, молчи лучше, а я спать прилягу.

Вечер застал его уже в дороге. Нещадно погоняя изнуренного коня, он двигался по течению реки в долину, где, как он предполагал, проживает последний адресат.
- Слышишь, коняка, - крикнул он своему товарищу, - к утру уже в деревне будем, чую! Заведу тебя в стойло, а сам – по бабам! Хошь, и тебе кобылку подберем?
Аслер громко рассмеялся. Его несказанно радовала перспектива провести день в обществе людей, от которых он уже, признаться, несколько поотвык.
Ему было интересно и приятно наблюдать, как садится солнце. В этом было что-то манящее, привлекало его взор. А может потому, что глядеть-то особо не на что было.
Он начал насвистывать какую-то незатейливую песенку про молодого мельника, который свою корову и быка носил под мышкой, как вдруг его прошиб пот. А денег, денег-то у него осталось?
Он судорожно, трясущейся рукой начал шарить по карманам и вздохнул с облегчением – на приличный обед и ночлег серебряных у него было хоть отбавляй. Он безмятежно продолжил распевать свою белиберду.

К ночи начал потягивать холодок, Аслер достал свой плащ и уютно закутался в него.
«Как здорово, что я не додумался запустить в коня вторым сапогом! Сейчас у меня, вдобавок ко всему, мерзли бы целых две ноги» - эта мысль все время возвращалась к нему, когда он прижимал озябшую ступню к крупу своего коня. – Однако, холодные этим летом ночи. Хорошо, что не выкинул второй сапог!»
Где-то в отдалении завыл одинокий волк. Его унылую балладу подхватил другой, затем третий…
Полнолуние… Аслер посмотрел на большой, ядовито желтый круг над своей головой в небе. Да, черт, полнолуние. Угораздило же! Говорят, магики что-то перепутали в своих составах и заклинаниях, пытаясь вызвать ливни над Арридом, и теперь во всем этом году будет три новолуния. Графский паж, который с важным видом рассказывал об этом на заднем дворе трактира, предупреждал, что в эти ночи надобно держаться дома, под крышей над головой и носа на улицу не показывать – мол, нечисть гулять будет всю ночь напролет и всем, кого встретит она этой ночью, не будет спасения.
Аслер этому, конечно, не поверил, а вот теперь жутковато как-то…
«Ну да ладно» - Сказал он себе. – Не первый год живем! Не такое видали! Прорвемся как-нибудь, да, коняка?» Вредная лошадь и на этот раз не ответила ни слова.
А волки все тянули свою заунылую песню.
За спиной его что-то шелохнулось. Он вскрикнул и резко обернулся. Никого. Сзади послышался хохот, Аслер послал коня в галоп. Где-то рядом едкий насмешливый голос констатировал:
- Трусоват!
И снова последовало истерическое ржание. Это уже конь с пеной у удил рвался прочь от проклятого места, унося на себе полумертвого от страха хозяина.
И снова это невыносимый голос.
- Трусоват! Трусоват! Трус! Беги!
И опять никого.
«Трус! Беги! БЕГИ!» - врезалось в сознание Аслера. Он скинул капюшон, не без труда приподнялся на стременах. Его лошадь неслась прочь по протоптанной тропинке с бешеной скоростью.
- Беги, коняка, беги, родной! Беги, не останавливайся! Бегиииии! – Вопль Аслера разлетелся по округе, распугивая сонное воронье. – Беги, родимый!
Духи хохотали.
А конь бежал. Вниз, к равнине, вдоль речушки, среди деревьев и кустарника. Бежал, разбрызгивая пену, так, как не бегал никогда в своей жизни. Бежал, но не за себя бежал, не для того, чтобы самому спастись. Конь спасал человека. И бежал. До последних сил, до рассвета.
А затем пал в холодную воду реки.
Аслер вылез из воды, осмотрелся, бросился было к коню, но остановился и дико захохотал.
- Сапог!! Коняка, смотри, сапог! Вот потеха-то! Нашелся, проклятый! Коняка, живы мы с тобой, понял?! Живы! Выбрались! И сапог есть! Вставай давай, родимый! Вставай! Ну же, ну!
Не веря своему счастью, он упал на колени рядом со своей лошадью, заглянул в пустые, красивые, большие глаза, смотрящие с неизмеримой тоской и любовью куда-то глубоко в небо. Обнял шею коня и зарыдал. Он понял, понял все.

Письмо медленно выпало из конверта, тесненного золотом, и неторопливо поплыло дальше по реке.
Выпал так же и щиток с единорогом. Но, он был слишком тяжел, чтобы продолжить свой путь по реке. Вода поглотила его.
У самого берега в воде лежали два друга, закончивших свой путь на земле. Ни одна ворона, ни один зверь или дух не посмели коснуться их.
…Глаза, смотрящие глубоко в небо… Письмо неторопливо кружится в водовороте событий…
…глубоко в небе…

Добавлено (2006-07-16, 9:19 Pm)
---------------------------------------------
Дорога.

В комнате сладко пахло ладаном. Здесь никогда не использовали трав для курений, это было нормальным состоянием ее. Так здесь пахло всегда, как и не менялось положение вещей внутри комнаты. Так же одиноко висели старые, покрывшиеся паутиной портреты, в углу комнаты стояло старое, покрытое черным бархатом фортепиано.
Он любил проводить все свободное время в этой комнатушке, расположенной в самом дальнем углу поместья его предков. Забываясь здесь на долгие часы, он погружался в воспоминания о минувшем, беспокойно рассматривал старые, потертые временем листы бумаги, на котором красивым, но порой небрежным почерком оставалась его память, его мечты и чувства.
После войны он не отправил ни одного письма. Ни одному из четырех адресатов.
Просто не решался потревожить самого себя. И старые, написанные им же самим письма, так и не были отправлены...
Все годы после войны он жил словно во тьме, не замечая ничего вокруг себя. Бродил по старому поместью, словно призрак, терпеливо ждал чего-то. Каждое утро он выходил на берег мутного холодного озера, часами взирал на водную гладь, которая лениво переливалась недружелюбным светом в лучах неласкового солнца. Тогда он брал в руки скрипку и грустная песнь разливалась по лесу, сопровождаемая тревожными криками птиц, шелестом листвы. Она всегда пела об одном и том же. О смерти, о грусти, о боли и отчаянье. И всегда заканчивалась непреодолимой надеждой на чудо. Но чудес не было в том мире, который он сам создал для себя. Не было там и друзей, равно как и любви с состраданием.
И холодные воды озера не могли найти ответ лишь на один вопрос – зачем его оставили в живых на той губительной войне, поломавшей судьбы многих. И теперь он пытался забыться.
Печальная мелодия уводила его все дальше, но от себя не убежать.
Вот уже несколько недель он не мог заснуть, преследуемый одной мыслью – он нужен и за ним уже идут.
Поднимаясь по ступеням в заветную комнату, он задумчиво рассматривал кровавые гобелены на омертвелых стенах. Нет, решительно ничего не радовало его в это доме, кроме дорогих, с ворсом по самую щиколотку, ковров и небольшой комнаты, где находились все его мысли.
Ни одна ступенька не скрипнула под его ногой. Бесшумно, словно тень, он шел по коридору, а с мрачных картин на него смотрели больные, с усталыми глазами лица. Они не были виноваты в том, что прихоть ненормального художника превратила их галерею страхов, упреков, ненависти и злобы.
Нет, решительно, он не любил эти картины. И свою скрипку он тоже не любил – слишком много чувств будила она в нем. Да что поделаешь, это была единственная скрипка на континенте, которая трогала его сердце, и другой такой ему было уже не найти.
Он аккуратно обернул ее платком черного бархата и нежно положил на фортепиано. Искусство не должны отделять от искусства. Так учили его.
Положив руки под голову, он откинулся в кресле.
Ждал.
За ним уже шли.

Солнце опускалось медленно, тягуче. Дорога, тянувшаяся на многие лиги вперед, игриво заворачивала в густой лес, прячась в нем, не давая возможности разглядеть, что скрывается впереди. Вечерний лес был полон жизни. Шумела листва, тут и там то и дело весело перекликались странного вида птицы, лес был полон жизни и приветливо открывал свои кроны-ворота любому…
Но так было раньше.
А теперь Лерой ехал, постоянно озираясь и держа арбалет наготове. Чертовы магики! Теперь-то чего угодно можно ожидать от любой, даже самой безобидной на вид твари.
- Черт возьми! – пробормотал он. – Сейчас я готов стрелять хоть в каждого зайца… У-у, чертовы гады!
И в вечернюю тишину леса полетели ругательства, от звука которых сидящие неподалеку на ветвях птицы разлетелись кто куда, а на душе Лероя стало немного легче.
Он никогда не любил магов. Все эти гильдии шарлатанов занимались тем, что сдирали деньги с народа и проводили свои никчемные опыты. «Магик ошибается один раз, но каждый день» - гласит древняя пословица, с которой он был полностью согласен. Да, он всем сердцем презирал магов, волшебников, некромантов и всех прочих подобных им. А сейчас и вовсе возненавидел. Потому что было за что.
Глядя на звездное небо, Лерой зло усмехнулся. Он прекрасно знал, чем обернется ошибка в магическом составе континентального масштаба. То, что у многих людей просто-напросто помутился рассудок, было не самым страшным бедствием из тех, что ожидало Арридум.
Да, в этот раз магики действительно натворили дел, но, в конце концов, на данный момент это не то, что сильно заботило бы его. Спешившись, он молча развернул в руках сверток, покрытый золотым теснением.
Он был на месте. Теперь только оставалось ждать и надеяться, что все пойдет гладко. Он сел, опершись спиной о ствол могучего дерева и, внимательно вглядываясь в каждую строку, еще раз прочитал письмо.
Странно все это. Словно мальчишка, кинулся невесть куда и зачем, не разбирая дороги…
Глупо игнорировать тесненные золотом послания, но еще глупее срываться в дорогу, едва получив их. От кого письмо? Кому он мог пригодиться? Непонятно. Ясно лишь то, что он давно чувствовал, что что-то подобное произойдет, и когда гонец передал ему в руки конверт, Лерой понял, что не сможет отказаться от еще одного путешествия. И вот, он был на месте.
Поуютней закутавшись в плащ, он взвел арбалет, и принялся ждать.
Но звездная ночь не принесла особых неприятностей. Где-то далеко в лесу выли волки, да ухала поблизости сова. И все, ночь не принесла неожиданных сюрпризов.
А вот весь последующий день был полон ими

Все началось на рассвете.
Радостное солнце постепенно выходило из-за линии горизонта, лес пах утренней свежестью, испарившейся росою и огромным количеством неподдающихся описанию запахов. Он наполнялся звуками, красками и тенями. Одной из которых был Лерой.
Ни разу не шелохнувшись, он просидел на корнях древнего исполина, ловя на прицел арбалета любое движение в неведомой лесной тьме. Он не был ни великим войном, ни сказочным магом. Он просто хорошо знал вою работу. По этому, даже сейчас, когда все его мышцы затекли, ныла спина и руки дрожали от усталости, он не позволил себе опустить оружие. Никогда нельзя сказать точно, кто первый нанесет удар, но так у него оставался весьма приличный шанс на то, что в густую траву упадет не он.
Он просидел так еще до полудня, когда вдруг тишина взорвалась лошадиным ржанием, и по дороге из леса галопом выехали два всадника и направили своих коней в сторону одинокого дерева, под кроной которого сидел, вскинув арбалет, Лерой, который старался не упускать из виду ни одного из них.
Но когда всадники взяли дерево в кольцо, он понял, что у него есть право на один единственный выстрел. На второй ему просто не дадут шанса.
Проклиная себя за глупость, за то, что ввязался в эту пустую, дурацкую авантюру, он резко вскинул арбалет, дернувшись от боли в затекших мышцах.
Он вскинул арбалет…и с изумлением опустил его.
Он скорее поверил бы в то, что его больное воображение одаривает его симптомами умолишения, или что от страха его рассудок окончательно помутился, но увиденное им выходило за все границы разумного. Но глаза не обманывали Лероя, тем труднее было поверить ему в то , что он когда либо встретится с ними…
Да, это действительно были они.
Семь лет. Восемьдесят четыре месяца. Две тысячи пятьсот пятьдесят пять дней. И огромное количество секунд и мгновений. Великий Аррид, как он ждал этой встречи!
Семь лет назад, когда отряд решил прекратить свое существование, каждый из них дал слово не искать встречи друг с другом и забыть все, что связывало их вместе. Каждый дал слово, но в каждом сердце оставалась надежда, что судьба когда-нибудь сведет их всех вновь.
Издав дикий вопль, Лерой попытался одновременно сжать обоих друзей, но в виду его невыдающийся комплекции, а быть может, в следствие ряда других причин, сие действие у него не особенно получилось. Но это не испортило момента – после долгих лет разлуки друзья были вне себя от счастья.
Каждый был невероятно удивлен встречей. Они уселись под раскидистой кроной старого дерева, их беседа потекла размерено, слова, вплетаясь в тягучую мелодию ветра, уносились прочь от одинокого дерева, прочь от дороги и старого, повидавшего многое на своем долгом веку леса. Слова летели, попадая во всеобъемлющую паутину времени и пространства. Это были слова, которые не были сказаны никому и никогда за время их разлуки и одиночества. Слова. Которым суждено было быть сказанными.
Воздух был сух и противен, стояла дикая, невыносимая жара. Только сидящие в тени огромного дерева друзья не обращали внимание на то, что происходит вокруг них. Им было, что сказать друг другу за годы разлуки.
Трое из некогда могучего отряда встретились.

Tout comprendre, tout pardonner.